не удержалась недавно и купила себе небольшой сборник стихов Быкова. не политических, конечно. читаю и недоумеваю... он не нравится мне чисто по-человечески. я не люблю его интервью, я не люблю его высказывания. он грубый, хитрый, самовлюблённый... правда он умный, едкий и талантливый, очень харизматичный. но всё это совсем не давало мне повода его любить - уважать разве что. но я читаю его стихи и ... я не знаю, как это описать. они
очень личные. и от этого очень искренние и честные, прямолинейные. и это СТОЛЬКО о нём говорит, что мне даже неловко. неловко, но прекрасно. для меня показателем поэтического таланта является тот момент, когда мне нравится стихотворение, которое
не обо мне. то есть, ситуация, эмоции и чувства этого стихотворения мне не близки, не по духу, не интересны, но стих нравится и трогает. вот это волшебство абсолютно необъяснимое и прекрасное, потому что стихи - это вообще очень личная территория, где каждый ищет своё и себя. и с Быковым именно так. я читаю стихи, которые ни разу не обо мне. но мне нравится так, что словами не передать.
я сейчас сидела и читала, читала, перечитывала, вчитывалась... не выдержала и ушла на кухню, где меня никто не услышит, чтобы почитать их вслух. знаю, это звучит странно, но я очень люблю читать вслух, особенно стихи. мне важно попробовать их на вкус, на звук, разложить на интонации, расставить паузы, вникнуть... кстати, если мне хочется читать вслух прозу, значит, это что-то совсем особенное. например, я читаю вслух фики Офи, Джин и Кэпа

а если говорить о классике, то, когда мне грустно, я читаю вслух Шекспира и Шоу.

в общем, кайфую я от Быкова. тут Саше молодой человек стихотворение посвятил... и оно ужасно. и мы с ней обсуждали, что вроде и приятно, и трогательно, но ужасно же... и очень сложно сказать что-либо кроме "спасибо". так вот, я подумала, что, если тебе посвящают что-то вроде "на самом деле, мне нравилась только ты..." или "... мир, висящий на волоске, связующем нас с тобой...", это же умереть можно от горечи и восторга. так что, пусть лучше посвящают ужас-ужас, наверное. наверное...
немножко почитать***
Когда бороться с собой устал
Покинутый Гумилёв
Поехал в Африку он и стал
Охотиться там на львов.
За гордость женщины, чей каблук
Топтал берега Невы,
За холод встреч и позор разлук
Расплачиваются львы.
Воображаю : саванна, зной,
Песок скрипит на зубах..
Поэт, оставленный женой,
Прицеливается. Бабах.
Резкий толчок, мгновенная боль..
Пули не пожалев,
Он ищет крайнего. Эту роль
Играет случайный лев.
Любовь не девается никуда,
А только меняет знак,
Делаясь суммой гнева, стыда
И мысли, что ты слизняк.
Любовь, которой не повезло,
Ставит мир на попа,
Развоплощаясь в слепое зло
Так как любовь слепа.
Я полагаю, что нас любя,
Как пасечник любит пчел,
Бог недостаточной для себя
Нашу взаимность счел-
Отсюда войны, битье под дых,
Склока, резня и дым:
Беда лишь в том, что любит одних,
А палит по другим.
А мне что делать, любовь моя?
Ты была такова,
Но вблизи моего жилья
Нет и чучела льва.
А поскольку забыть свой стыд
Я еще не готов,
Я, Господь меня да простит,
Буду стрелять котов.
Любовь моя, пожалей котов !
Виновны ли в том коты,
Что мне, последнему из шутов,
Необходима ты?
И, чтобы миру не нанести
Слишком большой урон,
Я, Создатель меня прости,
Буду стрелять ворон.
Любовь моя, пожалей ворон!
Ведь эта птица умна,
А что я оплеван со всех сторон,
Так это не их вина.
Но, так как злоба моя сильна
И я, как назло, здоров,-
Я, да простит мне моя страна
Буду стрелять воров.
Любовь моя, пожалей воров !
Им часто нечего есть,
И ночь темна, и закон суров,
И крыши поката жесть..
Сжалься над миром, с которым я
Буду квитаться за
Липкую муть твоего вранья
И за твои глаза!
Любовь моя, пожалей котов,
Сидящих у батарей,
Любовь моя, пожалей скотов,
Воров, детей и зверей,
Меня, рыдающего в тоске
Над их и нашей судьбой,
И мир, висящий на волоске,
Связующем нас с тобой.
***
В общем, представим домашнюю кошку, выгнанную на мороз.
Кошка надеялась, что понарошку, но оказалось — всерьез.
Повод неважен: растущие дети, увеличенье семьи…
Знаешь, под каждою крышей на свете лишние кошки свои.
Кошка изводится, не понимая, что за чужие места:
Каждая третья соседка — хромая, некоторые — без хвоста…
В этом она разберется позднее. Ну, а пока, в январе,
В первый же день она станет грязнее всех, кто живет во дворе.
Коль новичок не прошел испытанья — не отскребется потом,
Коль не сумеет добыть пропитанья — станет бесплатным шутом,
Коль не усвоил условные знаки — станет изгоем вдвойне,
Так что, когда ее травят собаки, кошки на их стороне.
В первый же день она скажет дворовым, вспрыгнув на мусорный бак,
Заглушена гомерическим ревом местных котов и собак,
Что, ожиданием долгим измаян — где она бродит? Пора!
— К ночи за нею вернется хозяин и заберет со двора.
Мы, мол, не ровня! За вами-то сроду вниз не сойдет человек!
Вам-то помойную вашу свободу мыкать в парадной вовек!
Вам-то навеки — полы, батареи, свалка, гараж, пустыри…
Ты, что оставил меня! Поскорее снова меня забери!
Вот, если вкратце, попытка ответа. Спросишь, платок теребя:
«Как ты живешь без меня, вообще-то?» Так и живу без тебя
— Кошкой, обученной новым порядкам в холоде всех пустырей,
Битой, напуганной, в пыльном парадном жмущейся у батарей.
Вечер. Детей выкликают на ужин матери наперебой.
Видно, теперь я и Богу не нужен, если оставлен тобой,
Так что, когда затихает окраина в смутном своем полусне,
Сам не отвечу, какого хозяина жду, чтоб вернулся ко мне.
Ты ль научил меня тьме бесполезных, редких и странных вещей,
Бросив скитаться в провалах и безднах нынешней жизни моей?
Здесь, где чужие привычки и правила, здесь, где чужая возня,
— О, для чего ты оставил (оставила) в этом позоре меня?!
Ночью все кошки особенно сиры. Выбиты все фонари.
Он, что когда-то изгнал из квартиры праотцев на пустыри,
Где искривились печалью земною наши иссохшие рты,
Все же скорее вернется за мною, нежели, милая, ты.
***
Он так ее мучит, как будто растит жену.
Он ладит ее под себя — под свои пороки,
Привычки, страхи, веснушчатость, рыжину.
Муштрует, мытарит, холит, дает уроки.
И вот она приручается — тем верней,
что мы не можем спокойно смотреть и ропщем.
Она же видит во всем заботу о ней.
Точнее, об их грядущем. Понятно, общем.
Он так ее мучит, дрючит, костит, честит,
Он так ее мучит — прицельно, умно, пристрастно,
Он так ее мучит, как будто жену растит.
Но он не из тех, кто женится, — это ясно.
Выходит, все это даром: "Анкор, анкор",
"Ко мне, ко мне," — переливчатый вопль тарзаний,
Скандалы, слезы, истерики, весь декор,
Приходы, уходы и прочий мильон терзаний.
Так учат кутить обреченных на нищету.
Так учат наследного принца сидеть на троне —
И знают, что завтра трон разнесут в щепу,
сперва разобравшись с особами царской крови.
Добро бы на нем не клином сошелся свет
И все сгодилось с другим, на него похожим;
Но в том-то вся и беда, что похожих нет,
И он ее мучит, а мы ничего не можем.
…Но может быть, вся дрессура идет к тому,
Чтоб после позора, рева, срыва, разрыва
Она дорастет и станет равна ему,
А значит — непобедима, неуязвима?
И все для того, чтоб отринув соблазн родства,
Давясь слезами, пройдя километры лезвий,
Она до него доросла — и переросла,
И перешагнула, и дальше пошла железной?..
А он останется — треснувшая броня,
Пустой стакан, перевернутая страница.
Не так ли и Бог испытывает меня,
чтоб сделать себе подобным — и устраниться,
Да все не выходит?..
***
Нас разводит с тобой. Не мы ли
Предсказали этот облом?
Пересекшиеся прямые
Разбегаются под углом.
А когда сходились светила,
начиная нашу игру, —
Помнишь, помнишь, как нас сводило
Каждый день на любом углу?
Было шагу не сделать, чтобы
не столкнуться с тобой в толпе —
возле булочной, возле школы,
возле прачечной и т.п.
Мир не ведал таких идиллий!
Словно с чьей-то легкой руки
По Москве стадами бродили
наши бледные двойники.
Вся теория вероятий
ежедневно по десять раз
Пасовала тем виноватей,
Чем упорней сводили нас.
Узнаю знакомую руку,
Что воспитанникам своим
вдруг подбрасывает разлуку:
Им слабо разойтись самим.
Расстоянье неумолимо
возрастает день ото дня.
Я звоню тебе то из Крыма,
То из Питера, то из Дна,
Ветер валит столбы-опоры,
Телефонная рвется связь,
Дорожают переговоры,
Частью замысла становясь.
И теперь я звоню из Штатов.
На столе счетов вороха.
Кто-то нас пожалел, упрятав
Друг от друга и от греха.
Между нами в полночной стыни,
Лунным холодом осиян,
всею зябью своей пустыни
Усмехается океан.
Я выкладываю монеты,
И подсчитываю расход,
И не знаю, с какой планеты
Позвоню тебе через год.
Я сижу и гляжу на Спрингфилд
На двенадцатом этаже.
Я хотел бы отсюда спрыгнуть,
Но в известной мере уже.
***
Все валится у меня из рук.
Ранний снег, ноябрь холодущий.
Жизнь заходит на новый круг,
более круглый, чем предыдущий.
Небо ниже день ото дня.
Житель дна, гражданин трущобы
Явно хочет, чтобы меня черт задрал.
И впрямь хорошо бы.
Это ты, ты, ты думаешь обо мне,
щуря глаз, нагоняя порчу,
Сотворяя кирпич в стене
из борца, которого корчу;
Заставляя трястись кусты,
стекло — дребезжать уныло,
А машину — гнить, и все это ты, ты, ты,
Ты, что прежде меня хранила.
Но и я, я, я думаю о тебе,
воздавая вдвое, превысив меру,
Нагоняя трещину на губе,
грипп, задержку, чуму, холеру,
Отнимая веру, что есть края,
где запас тепла и защиты
Для тебя хранится. И все это я, я, я —
Тоже, в общем, не лыком шитый.
Сыплем снегом, ревем циклоном, дудим в дуду
От Чучмекистана до Индостана,
Тратим, тратим, все не потратим то, что в прошлом году
Было жизнью и вот чем стало.
И когда на невинных вас из промозглой тьмы
Прелью, гнилью, могилой веет, —
Не валите на осень: все это мы, мы, мы,
Больше так никто не умеет.
***
Хотя за гробом нету ничего,
Мир без меня я видел, и его
Представить проще мне, чем мир со мною:
Зачем я тут — не знаю и сейчас.
А чтобы погрузиться в мир без нас,
Довольно встречи с первою женою
Или с любой, с кем мы делили кров,
На счет лупили дачных комаров,
В осенней Ялте лето догоняли,
Глотали незаслуженный упрек,
Бродили вдоль, лежали поперек
И разбежались по диагонали.
Все изменилось, вплоть до цвета глаз.
Какой-то муж, ничем не хуже нас,
И все, что полагается при муже, —
Привычка, тапки, тачка, огород,
Сначала дочь, потом наоборот, —
А если мужа нет, так даже хуже.
На той стене теперь висит Мане.
Вот этой чашки не было при мне.
Из этой вазы я вкушал повидло.
Где стол был яств — не гроб, но гардероб.
На месте сквера строят небоскреб.
Фонтана слез в окрестностях не видно.
Да, спору нет, в иные времена
Я завопил бы: прежняя жена,
Любовница, рубашка, дом с трубою!
Как смеешь ты, как не взорвешься ты
От ширящейся, ватной пустоты,
Что заполнял я некогда собою!
Зато теперь я думаю: и пусть.
Лелея ностальгическую грусть,
Не рву волос и не впадаю в траур.
Вот эта баба с табором семьи
И эта жизнь — могли бы быть мои.
Не знаю, есть ли Бог, но он не фраер.
Любя их не такими, как теперь,
Я взял, что мог. Любовь моя, поверь —
Я мучаюсь мучением особым
И все еще мусолю каждый час.
Коль вы без нас — как эта жизнь без нас,
То мы без вас — как ваша жизнь за гробом.
Во мне ты за троллейбусом бежишь,
При месячных от радости визжишь,
Швыряешь морю мелкую монету,
Читаешь, ноешь, гробишь жизнь мою, —
Такой ты, верно, будешь и в раю.
Тем более, что рая тоже нету.
это же умереть можно от горечи и восторга.
а можно просто принять факт, что влюбленному автору хочется красивостей)
кхм, надеюсь, ты хорошее читаешь
а что, есть нехорошее??))) ты очень вкусно звучишь, очень кружевно.)
а можно просто принять факт, что влюбленному автору хочется красивостей)
может ты и права. только, мне кажется, там не в красивости дело. а в какой-то, я не знаю, простоте и прямоте. у него как раз не так много узорности или чего-то высокого.) то есть, он говорит "мой идеал", а потом раскладывает его на такие простые составляющие, вроде "ключи без конца теряет", "с лица отдувает прядь", "умеет всё принимать как данность". и это о женщине, которая давно не с ним. мне кажется, "на самом деле..." - вообще идеально. это когда ни одного слова лишнего
…Но может быть, вся дрессура идет к тому,
Чтоб после позора, рева, срыва, разрыва
Она дорастет и станет равна ему,
А значит — непобедима, неуязвима?
И все для того, чтоб отринув соблазн родства,
Давясь слезами, пройдя километры лезвий,
Она до него доросла — и переросла,
И перешагнула, и дальше пошла железной?..
Я не знаю... Никогда не читала его раньше. Но это потрясающие стихи. Грустные невозможно. Аладкин, ты опять меня обогащаешь в этом плане!
Никогда не читала его раньше. Но это потрясающие стихи.
я для себя бОльшую часть тоже только недавно открыла. и мне как-то очень по душе.)
Аладкин, ты опять меня обогащаешь в этом плане!
я рааада!)) хоть не впустую делюсь