I'm a kayak, hear me roar ©
выговориласьВ итоге больше работала всю ночь, чем смотрела фигурку, и надо теперь кое-что написать, а то, кажется, оно сожрёт меня заживо.
Последние четыре дня, работая, я постоянно сталкивалась с текстами, материалами и новостями, касающимися десятилетия со дня теракта на Дубровке. Обычно я стараюсь пропускать всё, что касается этой темы, не читать лишний раз, переключать канал, если попадаю на очередную документалку, а тут просто вынуждена. И это сложно. У меня слишком сложное к этому отношение.
Одна девочка из моей школьной параллели, Катя, была в том зале. Мы были в пятом классе - ей было одиннадцать. Когда всё это случилось, и все в школе на следующий же день узнали, что она там, это почему-то сначала не показалось нам чем-то по-настоящему страшным. Не показалось серьёзным. Понятно было, что страшно и неприятно целые сутки просидеть в замкнутом помещении, но мысли о том, чем всё это на самом деле грозит, нас ещё не посещали. Кто-то из мальчишек даже пошутил, что, мол, так Кате и надо, а то, вредина такая, стукнула его неделю назад учебником по голове. Через день мы уже все слушали радио и смотрели новости по телевизору. Ещё через день террористы расстреляли кого-то, кто пытался прорваться к зданию. Вот тогда стало действительно страшно. Кто-то из Катиных одноклассниц внезапно вспомнил, что у неё белорусские корни, и мы почему-то дружно решили, что террористы ей ничего не сделают - ведь не белорусские же войска в Чечне, верно? Мы знали, что в заложниках держат и иностранцев, но это нас не смущало, надо же было чем-то утешаться. А на следующий день был штурм. И Катино имя появилось в списках погибших. Перед первым уроком объявили по школьному радио минуту молчания. На первом этаже поставили большой Катин портрет и цветы перед ним. Он стоял там неделю, может больше. Каждый день, входя в школу, мы натыкались на него и шли на уроки притихшие. Когда в конце дня с привычным шумом и гамом неслись из раздевалок на выход, натыкались на него снова и наши улыбки мгновенно гасли. Было как-то неловко веселиться, понимаете? И я не знаю, как других, но думаю, что всё-таки не меня одну мучила мысль, что для Кати на этом всё закончилось. То есть мы перейдём в шестой класс, потом в седьмой, а однажды вообще станем - подумать немыслимо! - старшеклассницами и будем по три часа торчать в раздевалке после физры, наводя марафет и не открывая дверь до самого конца перемены, чтобы позлить мелких, у которых физра следующим уроком. Это почему-то тогда казалось высшим благом. Так вот с нами всё это произойдёт. А Катя навсегда останется в пятом классе. И мне почему-то было стыдно. На второй день после появления на первом этаже портрета я принесла туда цветы - упросила маму купить по дороге в школу гвоздик. Понятия не имею, зачем. Мы с ней не были подругами - у наших классов была страшная вражда, так что пересекались мы только на продлёнке. Иногда болтали, она тоже была отличницей и любимая книжка у нас была одна на двоих - "Дорога уходит вдаль" Александры Бруштейн. И всё. больше я толком ничего о ней не знала. Но всё это было каким-то откровением: несмотря на то, что мы ещё считаемся мелкими, несмотря на то, что здоровы, несмотря на то, что не разговариваем на улицах с незнакомыми дяденьками, мы можем умереть. В любой момент. Например, пойдя на какой-нибудь мюзикл, поставленный по какой-нибудь хорошей книжке. Так просто.
Но моё сложное отношение к этому теракту лишь косвенно связано с этой историей. Сейчас я знаю, кто на самом деле виноват в том, что Катя там умерла. Я знаю, кто убил её, пусть и не своими руками. И я знаю, что ни на одном телеканале я не увижу и не услышу этой правды. Там будут говорить о том, как Путин помог пострадавшим и семьям погибших. Там скажут, что штурм именно в таком виде был необходим и неизбежен. Там скажут, мы ещё легко отделались.
И каждый год я вижу всё это и думаю. Как хоть кто-то после "Норд-Оста" хоть раз мог сознательно поставить галочку в бюллетене напротив его фамилии? Это же всё равно что подписать ему оправдательный приговор. Которого он не заслуживает и не заслужит никогда.
Последние четыре дня, работая, я постоянно сталкивалась с текстами, материалами и новостями, касающимися десятилетия со дня теракта на Дубровке. Обычно я стараюсь пропускать всё, что касается этой темы, не читать лишний раз, переключать канал, если попадаю на очередную документалку, а тут просто вынуждена. И это сложно. У меня слишком сложное к этому отношение.
Одна девочка из моей школьной параллели, Катя, была в том зале. Мы были в пятом классе - ей было одиннадцать. Когда всё это случилось, и все в школе на следующий же день узнали, что она там, это почему-то сначала не показалось нам чем-то по-настоящему страшным. Не показалось серьёзным. Понятно было, что страшно и неприятно целые сутки просидеть в замкнутом помещении, но мысли о том, чем всё это на самом деле грозит, нас ещё не посещали. Кто-то из мальчишек даже пошутил, что, мол, так Кате и надо, а то, вредина такая, стукнула его неделю назад учебником по голове. Через день мы уже все слушали радио и смотрели новости по телевизору. Ещё через день террористы расстреляли кого-то, кто пытался прорваться к зданию. Вот тогда стало действительно страшно. Кто-то из Катиных одноклассниц внезапно вспомнил, что у неё белорусские корни, и мы почему-то дружно решили, что террористы ей ничего не сделают - ведь не белорусские же войска в Чечне, верно? Мы знали, что в заложниках держат и иностранцев, но это нас не смущало, надо же было чем-то утешаться. А на следующий день был штурм. И Катино имя появилось в списках погибших. Перед первым уроком объявили по школьному радио минуту молчания. На первом этаже поставили большой Катин портрет и цветы перед ним. Он стоял там неделю, может больше. Каждый день, входя в школу, мы натыкались на него и шли на уроки притихшие. Когда в конце дня с привычным шумом и гамом неслись из раздевалок на выход, натыкались на него снова и наши улыбки мгновенно гасли. Было как-то неловко веселиться, понимаете? И я не знаю, как других, но думаю, что всё-таки не меня одну мучила мысль, что для Кати на этом всё закончилось. То есть мы перейдём в шестой класс, потом в седьмой, а однажды вообще станем - подумать немыслимо! - старшеклассницами и будем по три часа торчать в раздевалке после физры, наводя марафет и не открывая дверь до самого конца перемены, чтобы позлить мелких, у которых физра следующим уроком. Это почему-то тогда казалось высшим благом. Так вот с нами всё это произойдёт. А Катя навсегда останется в пятом классе. И мне почему-то было стыдно. На второй день после появления на первом этаже портрета я принесла туда цветы - упросила маму купить по дороге в школу гвоздик. Понятия не имею, зачем. Мы с ней не были подругами - у наших классов была страшная вражда, так что пересекались мы только на продлёнке. Иногда болтали, она тоже была отличницей и любимая книжка у нас была одна на двоих - "Дорога уходит вдаль" Александры Бруштейн. И всё. больше я толком ничего о ней не знала. Но всё это было каким-то откровением: несмотря на то, что мы ещё считаемся мелкими, несмотря на то, что здоровы, несмотря на то, что не разговариваем на улицах с незнакомыми дяденьками, мы можем умереть. В любой момент. Например, пойдя на какой-нибудь мюзикл, поставленный по какой-нибудь хорошей книжке. Так просто.
Но моё сложное отношение к этому теракту лишь косвенно связано с этой историей. Сейчас я знаю, кто на самом деле виноват в том, что Катя там умерла. Я знаю, кто убил её, пусть и не своими руками. И я знаю, что ни на одном телеканале я не увижу и не услышу этой правды. Там будут говорить о том, как Путин помог пострадавшим и семьям погибших. Там скажут, что штурм именно в таком виде был необходим и неизбежен. Там скажут, мы ещё легко отделались.
И каждый год я вижу всё это и думаю. Как хоть кто-то после "Норд-Оста" хоть раз мог сознательно поставить галочку в бюллетене напротив его фамилии? Это же всё равно что подписать ему оправдательный приговор. Которого он не заслуживает и не заслужит никогда.
@темы: - а почему бы мне и не думать? - а почему бы свинье не летать? (с)